Рецепт государства

Разговоры о поместной церкви спровоцировали новый виток сетевого скепсиса. Мол, как можно отвлекаться на второстепенное, пока не решено главное. Это уже традиционная украинская формула – любая инициатива меряется не самой собой, а альтернативами. И затем подвергается осмеянию.

Дискуссия об украинских символах – это разговор о том, что делает страну – страной, а граждан – гражданами. Более того – это разговор о границах персонального и коллективного.

Есть два основных подхода к этому вопросу.

Обитатели одного фланга считают, что коллективных идентичностей не существует. Что персональные свободы незыблемы даже в условиях войны. Что любые попытки государства выходить за рамки роли сборщика податей и ночного сторожа – неоправданны.

Обитатели другого фланга убеждены, что государство обязано защищать свои границы. И что пограничные столбы могут быть самыми разными – включая медийные и церковные. Особенно если соседнее государство использует медиа и церковь как инструменты идеологического экспорта.

Сторонники первого подхода убеждены, что лучший рецепт эмансипации страны – пространство свободы и финансовое благополучие. Сторонники второго верят в то, что без идеологического атланта небо вполне может рухнуть.

Адепты первого рецепта кивают на то, что привычка вмешиваться в жизнь граждан – это то, что отличает Россию. Адепты второго вспоминают, что российское вторжение стало особенно успешным в тех регионах, где не было институционального украинского.

Самое забавное, что правы оба лагеря.

Украине выпало жить в разделенной повестке.

С одной стороны, набор наших ценностей определяется фигурой нашего противника. Противостоять России – означает противостоять всему тому, что поднято в РФ на знамена. Мы обречены быть либералами – просто потому, что эту идеологию отрицает Москва. Мы обречены наследовать демократические подходы – просто потому, что считаем себя частью европейской солнечной системы.

С другой стороны, наш ценностный набор определяет война. Которая неизменно пробуждает в обществе правую повестку. Ту самую, в которой коллективная идентичность приоритетнее частной свободы. Потому что лишь во время войны государство может взять гражданина, переодеть его в солдата и отправить в окопы защищать общее и коллективное ценой его личного и персонального.

Поэтому мы и обречены на ценностное двоемыслие. Мы стремимся не быть похожими на Россию – и отказываемся от ее идеологического контура. И, одновременно, стремимся не проиграть войну – и потому чертим свои собственные линии идентичности.

Вычленить из этого уравнения какую-либо из двух переменных невозможно.

Украина связывает свое будущее с Европой. Той самой, которая не любит разговоры о коллективных идентичностях. И, одновременно, Украине нужно вырваться с постсоветской орбиты. Для чего нужно оконтурить себя символическим частоколом, создав то самое «воображаемое сообщество», которым Бенедикт Андерсон считал любую нацию.

И тут важно учитывать одну важную деталь.

Вся нынешняя война – она изначально идет за идентичность. В этом смысле любые сравнения с Израилем изначально хромают. Потому что у евреев не было иллюзий в отношении того, что их ждет в случае проигрыша в войне. А в украинском варианте вилка вариантов звучит иначе. «Мы хотим быть украинцами – они хотят видеть нас малоросами». И в этой дихотомии есть немало вариантов для компромисса.

А потому вся украинская ревизия символов – это не более, чем демаркация границы. Границы между «русским» и «украинским» мирами. Той самой границы, которой еще тридцать лет назад не существовало в природе. Той самой границы, которая с 91-го года последовательно сдвигалась с запада на восток, от Львова – к Донецку.

И дело даже не в том, удастся ли Украине создать поместную церковь на двадцать седьмом году своей жизни. И не в том, какие коррупционные схемы продолжают существовать в стране на четвертом году войны.

Дело в том, что даже в скепсисе нельзя быть догматиком.

Источник: Другой взгляд